— Он здесь, — сказал Хассан. — Но я не советую к нему приближаться.

— Он мог бы убить нас в траншее, — заметил я. — И не убил.

Буря прекратилась так же неожиданно, как и началась. Она продолжалась чуть больше суток. Ландшафт полностью изменился, однако мы без труда нашли нашу траншею. Продолжать путь в бурю мы не смогли. Менее чем через пасанг ветер свалил нас с ног, и мы прижались к песку, прикрывая головы бурдюками с водой. Потом все затихло.

— Это только начало, — проворчал Хассан. — Есть смысл идти вперед, пока не начнется по-настоящему серьезный ураган.

— Я возвращаюсь в траншею, — объявил я.

— Я с тобой, — сказал Хассан.

С небольшого пригорка мы увидели, что нашу траншею почти полностью занесло. Рядом с ней, наполовину засыпанный песком, лежал на спине курия.

При нашем приближении он повернул голову.

— Он жив, — прошептал Хассан.

— Он ослаб, — сказал я.

— А мы не ослабли? — огрызнулся Хассан. — Сил не осталось даже на воду.

Я обошел курию кругом. Зверь прикрыл глаза. Песок засыпал его с головы до ног. Я опустился на корточки рядом с ним. Курия приоткрыл глаза и посмотрел на меня. На одном из шести пальцев левой лапы-руки тускло светилось тяжелое золотое кольцо.

Таких украшений на куриях я еще не видел. Бывало, они носили браслеты или сережки, но кольцо на пальце — это что-то новое. Среди курий попадается немало тщеславных созданий.

— Я уже видел его раньше, — сказал я.

Это был тот самый курия из подвала Самоса. Его задержали несколько месяцев назад на одном из караванных путей Тахари. Самос выкупил его у охотников как обыкновенного зверя. Шесть человек погибли при его отлове. Засыпанные песком глаза с черными зрачками и бледной, нездоровой роговицей, высохшая, потрескавшаяся кожа на рыле, распухший черный язык — все выдавало крайнюю степень обезвоженности. Загадка обнаружения курии в Тахари являлась частью большой тайны, которую я намеревался раскрыть, отправляясь в пустыню. Как мог оказаться в Тахари курия?

Я пристально разглядывал зверя.

— Не вздумай прикоснуться! — предупредил Хассан.

Я всегда считал, что у людей нет более свирепых врагов, чем курии, если, конечно, не считать других людей. Между этими зверями и Царствующими Жрецами шли бесконечные войны, от исхода которых зависела судьба двух миров, двух планет, Земли и Гора. Люди постепенно превращались в ничтожных союзников той или иной стороны. Передо мной лежал мой беззащитный враг.

— Убей его, — сказал Хассан.

— Это разумное существо, — заметил я. — И оно хочет пить.

— А то нам некуда воду девать! — злобно проворчал Хассан.

Я с трудом приподнял огромную голову и вставил между страшных клыков носик бурдюка.

Лапа зверя медленно приподнялась и легла на бурдюк, полностью исчезнувший под огромной кистью. Размах пальцев достигал более пятнадцати дюймов. Пальцев насчитывалось шесть, каждый состоял из множества фаланг и был покрыт густой шерстью. Я смотрел на тяжелое золотое кольцо причудливой работы с крошечным серебряным квадратиком посередине. Необычное кольцо.

— Сегодня утром, перед рассветом, он мог убить нас и забрать всю воду, — сказал я. — Он этого не сделал.

Хассан промолчал.

Курия медленно поднялся на ноги. Я заткнул носик бурдюка. В нем оставалось около галлона воды. Человеку этого хватит на один день, потом организм начнет потреблять влагу собственных тканей.

Хассан отошел на несколько шагов.

Курия отвернулся и медленно задрал кверху голову. Казалось, он дает организму прочувствовать благотворное действие воды. От страшного зрелища меня передернуло. Курия словно заново оживал.

— Ненормальный, — прошептал Хассан. — Сама пустыня хотела прикончить его для тебя.

— Он мог нас убить и не убил, — повторил я. — Он мог забрать у нас всю воду.

— Значит, тоже помешался от жары и бури, — проворчал Хассан. — Не волнуйся, сейчас он придет в себя.

Я наблюдал за курией. Он свалился на четыре лапы, затем приподнялся, пошатнулся и уперся в землю костяшками пальцев, как обычно делают при ходьбе курии. Потом он снова поднялся и одним движением вырвал из засохшей земли куст колючки, с длинными, как у всех растений пустыни, корнями. Размахнувшись, курия далеко отшвырнул куст. Затем, растопырив когтистые пальцы, он глубоко всадил руку в землю и вырвал огромный ком пересохшей глины. После этих подвигов курия развернулся в нашу сторону, зарычал, оскалился и начал медленно приближаться.

Теперь роговица его глаз окрасилась в ярко-желтый цвет, на морде выступили капельки пота, из влажного рта вывалился язык.

В нескольких футах от нас чудовище остановилось. Я не сомневался, что у него хватит сил, чтобы прикончить двух безоружных людей.

Но курия не нападал. Вместо этого он посмотрел на меня и показал лапой назад, в направлении страны дюн.

Он старался держаться прямее, возможно, чтобы больше походить на человека. Я заметил, что он ранен. Во многих местах шкура оказалась сильно попорченной. На теле виднелись не зажившие рубленые раны. Очевидно, его противники орудовали ятаганами. Видимо, не так давно он потерял много крови.

— Я знаю этого курию, — сказал я. — Ты меня понимаешь? — спросил я, но чудовище не отреагировало на мой вопрос.

— Я просил освободить его из подвала в Порт-Каре, — объяснил я Хассану. — В Торе я едва не попал в засаду. Несколько человек собирались меня зарубить. Я застал бойню, которую мог учинить только курия. В тюрьме в Девяти Колодцах он явился ко мне в камеру, хотя я не мог его видеть. Я был прикован к стене и совершенно беспомощен, и он меня не убил. Мне кажется, он хотел меня освободить. Его спугнули люди Ибн-Сарана. Они чуть не убили его. Он был весь изранен. Ибн-Саран заявил, что его стражники убили курию. Но он солгал. Вот он, тот самый курия. Я его знаю, Хассан. Он мой союзник, пусть даже временный. Я уверен, что мы преследуем общую цель.

— Человек и курия? — воскликнул Хассан. — Это невозможно!

Курия вытягивал лапу в направлении страны дюн. Обернувшись к Хассану, я произнес: